дело в том, что мой лорка — знатно проебался по жизни, прыгая туда-сюда из прайм! и миррор! вселенных (а у нас еще и соприкосновение с ребутом будет, и еще черт знает сколько таких разломов). его время, с точки зрения столкновения двух вселенных, не просто остановилось; оно исчезло, — его отторгают обе вселенные, он стал ошибкой, пространственным и временным коллапсом. по идее, ему бы, конечно, подойти к той же точке невозврата, в которой в конце второго сезона оказалась филиппа — стать константой в определенном отрывке времени, чтобы «заземлиться» в нем. но. НО. (он слишком заебал всю вселенную своим существованием, чтобы она легко и просто выкинула его в безвоздушную среду, как биомусор). так что, если решишься — будь готов, что я накидаю тебе пару источников вдохновения и миллион своих мыслей о том, как в рамках этого кроссовера можно переобмозговать древний образ божества. (если что-то пойдет не так, и тебе покажется, что все это звучит слишком плохо и не_научно — ты всегда можешь сказать "стоп", и мы подумаем над чем-то попроще).

тут пост

[indent] Несмотря на яркое, жаркое пламя в очаге и множество свечей, воткнутых то тут, то там, оплывающих прямо на рассохшееся дерево столов, в помещении сохранялся прямо-таки неприятный, пробирающийся под одежду и пронизывающий буквально до костей холод. Они давали достаточно освещения, но никогда - тепла. Множество алхимических препаратов, останки тел животных и существ, расставленные по множеству полок вдоль стен, засушенные травы под потолком не терпели жара, сохраняясь только при неприятном любому живому существу холоде.
На алхимической лаборатории медленно, очень медленно закипало очередное зелье - темно-зеленое, им можно было обработать лезвие клинка или наконечник стрелы - плавно стекало в небольшую колбу уже пару часов как, но всё равно тягучая жидкость едва закрывала собой толстое дно.
В комнате на самом нижнем этаже подземелий было тихо, несмотря на кипящую в Темном Братстве последние пару месяцев жизнь.

[indent] Люсьен быстро, выверенно разделывал труп, лежащий на каменном столе, потеряв где-то привычную мантию Уведомителя и закатав рукава чёрной рубахи выше локтей, обнажая почти мертвенно-бледные запястья с ещё более белыми нитями шрамов и вымазавшись в крови.

[indent] - Слышащая в курсе? - Тихо спросил мужчина, впрочем, даже не посмотрев на стоящих у порога в его личные владения. Пока что весьма скромные, но лишённые от посягательства посторонних - тёмная, гнилая аура некроманта простиралась на добрую пару этажей, и даже едва ли живой Бабетте было немного неуютно, когда она забегала за реактивами или травами, которых у Люсьена всегда было в избытке.
Некромантам всегда было тяжело существовать рядом с живыми, а после возвращения из Пустоты Лашансу было и вовсе непросто, поэтому каждый день превращался для него в самую настоящую пытку. Но других вариантов на горизонте пока не наблюдалось.

[indent] - Я не думал, что всё… так, а она взяла, и… - Мямлит юноша, совсем ещё мальчишка у входа, перед этим бегло посмотрев на своего приятеля, что толкнул его слегка локтем в бок.

[indent] Лашанс подавил желание закатить глаза - слишком уж был занят. Резко дёрнул рукой, отсекая мягкие ткани от костей, тут же погружая их в миску с густым, едко пахнущим раствором - они ему ещё понадобятся, как и органы, которые можно будет пустить на зелья и сильнодействующие эликсиры. До его появления в числе живых подобным занималась Бабетта, но Люсьен знал себе цену еще тогда, двести лет тому назад. Его эликсиры, яды, настойки были на порядок сильнее. Он занимался этим и сейчас, восстанавливая навык, прекрасно понимая, что нестабильная пока магия не позволит ему выполнять контракты, как это было прежде.

[indent] - Громко. Чётко. Ещё раз, - тихо, совершенно спокойно отзывается мужчина, наконец поднимая взгляд на топчущихся на пороге убийц. Смотрит долго, пронизывая насквозь, заставляя ещё сильнее жаться друг другу, врастать в пол, чувствовать всю собственную бестолковость.

[indent] Когда-то под этим взглядом затихали даже его коллеги по Чёрной Руке, и рядовые убийцы не стали исключением, заговорив почти сразу:

[indent] - Мы пришли к ней сначала. Рассказали, что случилось, и про девчонку, и про...клинок. Она отправила к вам, - чуть более смело говорит юноша, судорожно сглатывает, вновь роняя взгляд в пол и добавляя уже куда как тише и менее смело. - Сказала, чтобы вы назначили нам наказание.

[indent] Лашанс всё-же тяжело выдохнул, не очень-то аккуратно, с громким шлепком плюхнув истекающее почти свежей кровью сердце на свободную миску.

[indent] - То есть, вы мало того, что упустили свою цель, указанную в контракте, но и позволили ей украсить клинок, дарованный вам из Пустоты самым Ситисом?

[indent] В помещении разом становится на пару градусов еще холоднее. Пламя свечей падает, мелькает на фитиле жалким голубоватым огоньком и пускает слабые искры, но мужчина быстро берёт себя в руки, щёлкает пальцами левой руки, и всё приходит в норму. Только пламя в очаге вьется беспокойно, облизывая чёрный котелок на вертеле.

[indent] Не хватало ему ещё сорваться на этих идиотов, которые продержатся в Братстве едва ли ещё полгода - Пустота, а ее зов Люсьен теперь ни с чем и никогда не спутает, заберёт их довольно скоро.

[indent] Вытерев влажной тряпкой наконец руки, оставляя на них всё равно бурые разводы крови, мужчина наконец разворачивается к убийцам. Его лицо всё ещё не выражает ни единой эмоции, как и чернильно-черные глаза, но голосом можно заморозить ещё пару городков в этой и без того холодной провинции. Лашанс складывает на груди руки, смотрит открыто, долго сохраняя молчание, подыскивая максимально подходящий вариант, который устроит всех.

[indent] - Ступайте. Не прикасайтесь к новым контрактам. По возвращении я найду вам… занятие.

[indent] Дверь с глухим, поспешным стуком закрывается с другой стороны, и мужчина всё же проводит по лицу ладонью, прикрывая глаза.

[indent] Всё было совсем не так, как он ожидал. Братство стало… другим. Лишь тень, жалкие слухи о той легенде, которым оно являлось двести лет тому назад. Ни системы, ни контроля, ни трепета перед Матерью и Ситисом, лишь жалкая жажда быстрых, лёгких денег, превращающая новых рекрутов в жалких наёмников.
Астрид, что пустила Тёмное Братство едва ли не по миру, нынешняя Слышащая, плохо понимающая, кем она теперь является, воспринимающая саркофаг Матери каким-то сюром, не более… пожалуй, из всего нынешнего Братства Люсьен мог открыто поговорить только с Цицероном, что много общался с Матерью в своё время, но вот именно с ним, как ни странно, и не хотелось.
Несмотря на схожесть взглядов, рыжий шут раздражал некроманта до дрожи.

[indent] У них и Чёрная Рука будто позаимствована у инвалида-бедняка из Виндхельма - только Слышащая и вернувшийся из числа мёртвых Уведомитель. Это даже не смешно.

[indent] Тяжело вздохнув ещё раз, Люсьен скользнул взглядом по трупу, которым занимался последние пару часов - ещё одна работа скампу под хвост. Он может наложить чары стазиса на останки, но какой от них толк, если в его комнаты регулярно вламываются все, кому не лень, а он понятия не имеет, когда вернется после того, как в очередной раз отправится подчищать за вверенными ему убийцами?

[indent] Все почти как раньше. Почти.

***
[indent] Снег сыпет, тучи тянутся всё ниже и ниже. Люсьен может посревноваться с ними в мрачности, хотя в этом нет особой необходимости - знает же, что выиграет с хорошим отрывом.
Дорога заканчивает петлять, и после одного из поворотов он наконец отпускает Тенегрива охотиться, погладив напоследок по длинному, гладкому черному носу - заставлять его дожидаться в общих конюшнях было почти что кощунством, а объясняться потом с конюхом за неожиданно откусанные пальцы не хотелось совершенно.

[indent] Город погружен в снег и тоску, как и двести лет тому назад. Лашанс ориентируется в улицах слабо, все-таки многое изменилось за двести с лишним лет, когда он был здесь последний раз, но это хоть что-то.
Карман греет записка контракта, который недоумки так и не смогли выполнить.

[indent] Исправлять чужие ошибки было его обязанностью. Заботится об убийцах в убежище было выбито у него на костях черепа, и Лашанс старался до последнего своего вздоха, Ситис свидетель.
Но как же его бесила чужая глупость!
К тому же, нынешние убийцы не шли ни в какое сравнение с теми, что подчинялись ему в Чейдинхоле, но…
Он был обязан.

[indent] Немного послонявшись по улицам, надвинув не слишком глубоко на лицо меховой капюшон зимнего плаща, чтобы примелькаться горожанам, он заходит в первую попавшуюся таверну, чтобы согреть руки и послушать местные сплетни - это тоже никогда не было лишним.

[indent] Заказывает горячий травяной отвар, занимает одно из свободных мест под не самым освящаемым столиком, скидывая с плеч плащ да скользя по местным лицам равнодушным, но цепким, внимательным взглядом.

[indent] За тяжелой, крепкой дверью раздавались какие-то громкие голоса, лишь отдаленно напоминающие спор - будто бы кто-то изо всех сил старался на переходить на крик и говорил куда тише, чем ему хотелось бы.
Гаррет упорно делал вид, что его это все не касается, продолжая вглядываться в ровные строчки на свитках, что скопились на его рабочем столе, и старался не думать о том, что примерно такой же ворох писем ждет его на тумбе прямо за спиной. И ведь это уже те, что прошли тщательную сортировку, и большая часть осела на рабочих столах помощника, начальника городской стражи и прочих чиновников, которых можно было найти в Крепости Наместника.

[indent] Мужчина потер слезящиеся от бесконечных строчек слезных просьб, деловых предложений и уже куда менее тактичных требований, почти угроз, и раздраженно нахмурился, понимая, что шум за дверью его отвлекал уже куда сильнее, чем несколько минут назад. Решив, что на сегодня с него хватит - солнце скрылось за горизонтом добрых полчаса назад, хотя крыши все еще удерживали нежно-золотое свечение, меняя облик города, Гаррет вышел за порог собственного кабинета с лицом, не обещающим ничего хорошего.
Оно оставалось спокойным, но приближенные к Хоуку уже успели научиться различать целую гамму “спокойствия” нового Наместника.

[indent] - Что здесь происходит? - Невозмутимо произнес маг, обводя внимательным взглядом каждого из присутствующих, чуть дольше задерживаясь на лицах храмовников. С ними он старался поддерживать шаткое, острожное перемирие, во многом благодаря младшему брату, но инстинкты, вбитые еще отцом, страхами и опасениями Андерса, подпитанные образом обезображенной гневом и дурманом Мередит, все-таки брали свое.

[indent] - Мы просим об аудиенции…

[indent] - Приемные часы Наместника окончены, - перебил Гаррет, резко останавливая жестом ладони подлетевшего к нему сенешаля, уже готового самому вступить в диалог. Вообще-то, это была именно его обязанность - тормозить особо жаждущих попасть в кабинет Наместника, но тот банально заработался сегодня. А может, не решался вступить в перепалку с храмовниками.

[indent] - Ваш брат просил, - пытался продолжить главный с пышными рыжими усами, но вновь был нагло перебит.

[indent] - Мой брат не лишен дара речи и возможности передвигаться, - отрезал Гаррет, едва заметно погано ухмыляясь. Шум и монотонная работа за целый день его порядком извели, доводя до желания с кем-нибудь поцапаться, чтобы сбросить скопившееся раздражение. - И его персоне всегда рады в Крепости Наместника.

[indent] Льда в тоне Хоука стало куда больше. Храмовник, которого маг несколько раз видел подле брата, неохотно кивнул, задержав внимательный взгляд на Наместнике, и нарочито медленно отступил вместе со своими людьми к лестнице, ведущей на первый ярус крепости.

[indent] С их уходом все, кто толпился в коридоре, едва заметно облегченно выдохнули - все эмоции, расположение и редкие тревоги Хоука причудливым каскадом расползались по его подчиненным, порой передаваясь от одного к другому как болезнь.

[indent] - Мне нужно в Нижний Город, - уже куда расслабленнее заявил мужчина, обращаясь к одному из стражей, просто ставя того в известность, чтобы Наместника не кинулись искать с мабари по всему Киркволлу.

[indent] - Нам вас сопроводить? - С легкой ноткой тревоги обратился к Хоуку один из стражей, тех, кто он набрал совсем недавно и лично, но Гаррет, все еще порядком раздраженный, лишь отмахнулся.

[indent] - Я в состоянии постоять за себя, иначе бы не носил титул Защитника. Или мне не стоит доверять даже тем патрулям, что ходят по улицам Нижнего Города?

[indent] Смерив всех фирменным нечитаемым взглядом, мужчина поправил складки длинного одеяния, и зашагал к выходу из крепости.

***

[indent] Гаррет решил полюбоваться звездами где-нибудь в районе Нижнего Города.

[indent] Не то, чтобы с приходом Хоука к власти, тот резко, всего за пару-тройку дней, стал выглядеть куда как лучше, спрятав всех пьянчуг в темные, тесные закутки между лачугами, а на рынке, полном всякой всячины, начиная с тех же ворованных ремней и амулетов и заканчивая тухлыми помидорами, резко перестали обсчитывать, в надежде содрать с жителей последние медяки.

[indent] Но чище все равно стало. Во всех смыслах. Даже ворье и головорезы, что раньше почти даже не скрывались, едва ли не гордо вышагивая по грязным, пыльным улочкам, пропахшим нечистотами и безнадежностью, сейчас не желали показывать носу из тех мрачных щелей, где предпочитали теперь прятаться и творить свои сомнительные дела, мстительно радуясь, что у Защитника, неожиданно ставшего еще и Наместником, просто не хватает времени.

[indent] Хоук резко повернул, чуть придерживая глубокий капюшон пальцами, чтобы не слетел - совсем недалеко здесь был один из лазов в Клоаку, замаскированный под целое нагромождение складских ящиков, пыльных настолько, что маг не рисковал до них дотрагиваться даже когда Нижний Город был его… не домом. Ночлегом. Не самым приятным периодом в жизни, который он вовсе не старался забыть, как это часто бывает, оставляя для себя как жестокое напоминание. Символ того, откуда он поднялся и чего мог достигнуть.

[indent] Огни “Висельника” замаячили впереди, и Хоук довольно улыбнулся, вовсе не удивившись наличию буквально за углом силуэту уже надравшегося до состояния зеленых соплей работяги из литейного квартала. Благо, он был всего один, но и день был будний. К концу недели местная флора и фауна была представлена куда большим количеством видов.
Как бы Варрик не боролся, поделать с этим у него до сих пор ничего не получалось, а ведь заведение внутри уже не было таким раздолбанным и обшарпанным, как во времена их бурной молодости.

[indent] Хоук уже дернул ручку входной двери на себя, надеясь, что его тут же крепко обнимет родное тепло “Висельника”, но царящий внутри хаос и шум скорее ударили мага наотмашь, на несколько мгновений заставляя пораженно замереть на пороге.

[indent] - Что здесь… происходит? - Уже не в первый раз за этот вечер поинтересовался Хоук совершенно спокойно своими тихим, низким голосом, широко оглядывая теплый зал “Висельника”, где в свое время было проведено немало звонких вечеров, большинство из которых заканчивалось паломничеством в лечебницу Андерса - за порцией зелья, помогающего справиться с жестоким похмельем.

[indent] Весь нестройный, беспокойный шум множества голосов, многие из которых уже призывали к радикальному разрешению конфликта, причин которых Гаррет до сих пор не мог понять, мгновенно стих, а взгляды, даже те, что были щедро наполнены хмелем, обратились к порогу таверны.

[indent] Пораженные, удивленные, где-то даже тронутые безотчетным страхом. Среди собравшейся здесь бескультурной публики хватало мелких преступников, которым было чего бояться, особенно Наместника, о котором за последние годы, не без помощи Варрика Тетраса, стало ходить все больше самых неожиданных слухов. Гаррет их даже не всегда пресекал - иногда они действительно играли на руку.

[indent] На кончиках пальцев, затянутых в крепкую кожаную перчатку, едва-едва заплясало бледно-лиловое сияние, готовое в любой момент оформиться в настоящий разряд, способный поразить цель за считанное мгновение, какой бы ловкой она не была.

[indent] Гаррет быстро определил зачинщика, зацепившись взглядом за верткую фигуру в стремительно редеющем круге почти в самом центре таверны, одновременно чувствуя, как все еще удерживаемое между пальцев заклинание уже начинает ощутимо покалывать кожу прямо через перчатку.
Он узнал и острые уши, и смуглую кожу, и пресловутые светлые волосы, которые надежно врезались в память еще тогда - видит Создатель, Гаррет всегда был падок на блондинов.

[indent] Появление Зеврана было неожиданным, отдающим дурнотой знаком, и запах крови, который отчетливо ощущал Гаррет, хищно раздувая ноздри, тут был вовсе не при чем.

[indent] - На выход. Немедленно.

[indent] Слова Гаррет буквально прорычал, лихорадочно перебирая в голове варианты, крайне сожалея, что верная Авелин, способная прикрыть все авантюры Хоука после многочасовых нотаций, сейчас находится не в городе.
Тревога оказалась излишней - все в таверне были напуганы достаточно, чтобы задавать лишних вопросов и требовать немедленного правосудия от Наместника здесь и сейчас, так что стоило эльфу сделать шаг по направлению к выходу, мигом протрезвевший люд бросился оказывать помощь идиоту, который, если честно, сам нарвался на клинок в горле.

[indent] Хоук лишь хмыкнул, в последнюю секунду меняя положение пальцев, набрасывая на просторный зал что-то наподобие легкого морока, младшего брата “энтропического ужаса”. Это вполне должно было хватить, чтобы произошедшее списали на горячечный бред, вызванный слишком большим количеством эля и медовухи.

[indent] - Какого хрена ты здесь делаешь? - Зашипел мужчина прямо на ухо эльфу, стоило им оказаться на улице. Для серьезности своего недовольства Гаррет еще и крепко сжал плечо, прижимая Ворона к стене.

— ... и я летела, и это было так высоко... и так... великолепно, – с придыханием вещает Злата, не в силах даже слов подобрать, чтобы описать то, что она чувствовала давно когда-то. Она обмахивает лицо ладонью, улыбается так широко, что улыбки этой хватило бы на весь мир, а может даже и на всю Москву, а на глазах блестят слезы. Реально слезы. Она так счастлива, и все вокруг кажется таким прекрасным, что она не выдерживает. Не могущие облечься в слова эмоции каплями сползают по веснушчатым щекам. Ей так хорошо, вот прямо здесь и сейчас. Голова ее покоится на чьем-то до безумия удобном плече, а пальцы левой руки методично перебирают чьи-то еще невероятно тактильно-приятные пряди волос. Злату просто распирает от этого всего. Может быть потому, что жизнь ее течет так, как она мечтала всегда. Но скорее всего виною тому маленькие цветные таблетки, которые полчаса назад путешествовали с одного языка на другой. Они все семья здесь, кажется, и каждому хочется делиться друг с другом этим бесконечным всепоглощающим счастьем. Плевать, что две трети присутствующих здесь ей не знакомы даже, они все равно все связаны, как-то духовно, что ли. МДМА всегда были ее любимым развлечением.

Телефон с десятком пропущенных и парой десятков непрослушанных голосовых валяется в сумке, возможно не в Златиной, но ей так все равно. Ее целует кто-то, она целует кого-то. Сплетения тел, языков, запахов заставляют ее чувствовать себя невероятно живой. Какое дело ей до тех, кто пытается связаться с нею через бездушный гаджет, когда все тепло – оно здесь вот. Она возможно мечтала бы о Питере так, как мечтает добрая часть окружающих ее. С его невообразимой архитектурой, душевными коммуналками и трехметровыми потолками. С его дождем, влагой и ветрами, пронизывающими даже кости насквозь. С его безудержными тусовками, пьяными и веселыми лицами, отсутствием любых запретов в голове и не в голове. Мечтала бы, если бы не успела там пожить. Там, и много где еще. Ее впечатлений о разных местах хватило бы на несколько суток рассказов, но зачем оно все, если каждый раз она начинает с чистого листа. Новый город, новая история, новые люди, новое все. Неизменным остается лишь имя, ее имя, к которому она так прикипела. Злата думает, что оно у нее было всегда, она просто не знала раньше, как не знала раньше еще много всего о себе и об этом большом необъятном мире. Ее имя и Ваня, который всегда просто Ваня, и больше она его никаким помнить не желает. Он переходит с нею от страницы к странице, от главы к главе, но все, что было до, остается там. К тому же, если бы не он, где бы была она сейчас. Уж точно не здесь, не среди этих прекрасных людей. Где бы был он, если бы не она – это вообще отдельная тема. Он не любит ее обсуждать, Злата – любит.

С тех пор, как у нее появились ноги, она уходила от него сотни раз, и столько же возвращалась обратно, жалея. Ей нравится думать, что без нее он пропадет, ведь наверняка пропадет. Она его ангел-хранитель, и пусть крылья ее теперь эфемерны, этого достаточно для того, чтобы сберечь его. Для себя или для чего-то большего – это неважно. Важно, чтобы он просто был, и она об этом знала. Сейчас она знает, хоть и не думает о нем за последние сутки ни разу, и это дает ей силы побыть собой, побыть для себя, ведь слишком долго она была для него.

Злата проходит на кухню чьей-то большой квартиры, продираясь через завесу дыма. Наливает себе шампанского в кружку с чайными разводами, берет со стола яблоко – не молодильное, а пластиково-безвкусное из ближайшей Пятерочки, она их ненавидит, но ничего не может с собой поделать – обтирает его о юбку длиною по самое не балуй («Злат, а че вообще не без?» – закатил бы глаза сейчас Ваня), кусает. В эту минуту оно – самое вкусное в ее жизни. Все нервы, все струны ее души оголены на максимум. Ей не больно, ей безумно приятно. В тысячи раз сильнее ее ощущения, разве может быть такое на трезвую? Злата не любит быть трезвой. Допивает залпом, огрызок бросает в мусорное ведро, возвращается. Садится на чьи-то колени бесстыдно, потому что стыд – это социальный конструкт, а конструкты – единственное, что ей претит в социальности этой. Если бы у слова «социальный» в словаре была иллюстрация, ею точно стала бы Златина фотка.

Из чужих объятий ее грубо выдергивают сильные руки. Еще не обернувшись она чувствует на себе хмурый взгляд. Оборачивается таки, тянет губы в счастливой улыбке.

— Вааааань, а ты чего здесь? – не строит из себя дурочку, действительно не понимает, как он сюда затесался. Ему не нравится, как она растягивает слова, но она над собою не властна. Ни над языком своим, ни над действиями, ни над мыслями даже. Она полностью отдалась эйфории и возвращаться из этого состояния абсолютно не хочется. Руки ее обвивают его шею. Она как будто бы даже рада, наверное, видеть его. Она вообще всему сейчас рада. Жесткая ткань рубашки приятно царапает хожу, Злата вдыхает судорожно, прижимается к груди его на секунду, и делает шаг назад. Обухом по голове приходит понимание: он ее сейчас заберет.

— Не пойду никуда, – бурчит, забивается в угол дивана, обхватывая колени руками. Так по-детски. Детства у нее никогда не было, поэтому расхлебывать сейчас приходится обоим. Инфантильные, не способные стать друг для друга ни матерью, ни отцом.

От Жениной улыбки, от ее объятий становится теплее. А еще Нина подсознательно ждет, что ее начнут отговаривать. И ей снова придется отстаивать свое решение, а она устала, она не хочет. Потому, что все ее аргументы сводятся к одному – «что вы знаете об утрате и есть ли жизнь после любви?». На этот вопрос не многие ответили. И слава всем святым, Нина бы ни за что и никогда никому не пожелала бы столкнуться с тем, как умирает та часть сердца, что навеки была отдана любимому. Это ужасное чувство, особенно, когда ты все еще живешь, а не умираешь следом. Словно в тебе, медленно, клетка за клеткой, отмирают все лучшие и прекрасные чувства, а ты уже и ничего сделать не можешь.
Меньше всего Нине хочется спрашивать Женю, как бы она пережила смерть своего мужа, и как же хорошо, что Сафина не пытается отговорить Нину с порога. Это словно дает шанс на то, что ни словом, ни мыслью они не будут рисовать картину ужасающей по своей силе боли, которая могла бы достаться Жене. Она, конечно, стойкая, она сильная, сильнее, чем Нина, но все равно, даже думать не стоит о том, что с Давидом что-то случится. Смерть никогда не была для Нины чем-то таким, чем-то священным – она могла как убить, так и дать жизнь, а потому никогда не играла этими вещами, не бравировала и не шантажировала, но и без трепета относилась к подобным чувствам. И все же, лишний раз упоминать ее всуе кажется богопротивным.
— Надеюсь, тебе никогда не придется меня понять в полном смысле этого чувства, Женя, — шепчет Нина в плечо портной, наставницы, члена Триумвирата, женщины, ставшей для многих символом того, как можно пасть, а потом встать и стоять, не сгорбившись перед жестокостью.
Нина устраивается на стуле, поднимает глаза на Женю, позволяет ей изучить объект, который следует изменить. Краем глаза отмечает все то, что может пригодиться ей, все, что лежит на рабочих столах Жени в избытке и щедрости, что станет основой для новой Нины.
Нет. Не Нины. У фьерданки будет другое имя, которое она все еще не придумала. И будет другая история, которое тоже следует еще подумать. Ведь изменить следует не только внешность, изменить следует себя, чтобы никто, ни на одну секунду, не усомнился, что перед ним стоит истинная фьерданка, иначе она опять поговорит на собственной глупости, и в этот раз на ее пути уж точно не попадется никакой дрюскель, чтобы случайно спасти ее.
Да и она больше не хочет ничего подобного.
— Да, Уайлен. Но это было под дозой парема, с тех пор я ничего не могу, я даже себя не могу ни капли подправить. Мои способности изменились, и я до сих пор только учусь их контролировать.
Раньше она властвовала над живым.
Теперь над мертвым.
И даже не знает, пугает ли ее это. Кажется, Нина привыкла к этому. Кажется, она даже смирилась с этим. В конце концов, это просто жизнь со своими сюрпризами, и это плата за парем, даром пока Нина никак не может назвать новые способности. Иногда она радуется переменам. Чаще пока скучает по тому, что было. Все слишком сложно, и свое место заново трудно отыскать, если не понимаешь, кто ты теперь.
— Я заставила тебя похлопотать, правда? – Немного гордости в голосе трудно скрыть, да и Зеник не пытается, воистину Уайлен был ее маленьким шедевром. Эх, как они там с Джеспером? Вместе? А Каз? А Инеж? Мысли вяло тянутся к городу в серебряных нитях дождя – в Кеттердаме и другая погода бывала, но память почему-то хранит образы моросящего дождя, косыми лучами разрезающие картину нескольких мазков безымянного художника.
Нина чуть скашивает глаза, смотрит на собственное отражение, перемены пока незначительные, но уже заметные глазу. Она жалеет, что приходится расставаться с привычным зеркальным отражением, но удовлетворенно хмыкает, давая понять, что они выбрали правильное направление. Снова поднимает взгляд пока еще зеленых глаз на Женю. И замирает от вопроса. Приоткрывает губы в нерешительности, то ли попросить не затрагивать эту тему, то ли позволить запертым в сердце воспоминания сегодня совершить прогулку хороводом вокруг, они ведь имеют на то свое право.
Она тянет с ответом, решает собственную дилемму. Выдыхает с некоторой неохотой, сжимает пальцами ткань юбки, а потом решается:
— Да. – И голос звучит твердо. – Он был достоин многого. Лучшего. Он был достоин прожить долгую и счастливую жизнь с какой-нибудь милой фьерданкой, носить ей цветы и делать ей детей, а не погибнуть по глупости какой-то там Нины Зеник потому, что она не сумела все сделать вовремя и правильно. Я ошиблась задолго до того, как его забрала смерть. Ошиблась непоправимо.
Ей хочется привычно заплакать, но, наверное, все слезы закончились в ее теле. Сейчас Нина не чувствует никакой влаги в глазах, их обжигает сухостью реальности. Ну, может, и хорошо, не будет усложнять работу Жене, а то поди-ка попробуй перекроить плачущую девчонку с распухшим носом.
— Я не знала, что такое любовь. До него не знала. Все, что было раньше, глупые увлечения. А он… он мое все. Даже сейчас. Даже там, на холодном столе в мастерской фабрикаторов. И всегда будет моим всем.

пост

тут пост

Это должно было стать веселым приключением. Интересным, ни к чему не обязывающим, даже больше прогулкой чем путешествием, если честно. Хотелось разрядиться и ни о чем не думать, показать Яз будущее, избегая войны с далеками и ту историю с телешоу, конечно. Просто будущее, с их летающими автомобилями, антропоморфными андроидами и путешествиями сквозь космос туда, куда не ступала нога человека. Что-то в этом роде. Что-то, где мне не придется сталкиваться со сложными проблемами и решать их в ущерб себе.
Конечно, этого было слишком много. Не стоило и надеяться. Может быть, именно поэтому я выжидаю, когда ТАРДИС останавливается, и не открываю дверь первой. Пускай Яз посмотрит, что там. Пускай вдохнет свежий воздух одной из земных колоний далеко в космосе и удивится, как же глубоко ее народ умудрился пролезть. Я закрываю глаза, и -
- Доктор? Тут ничего нет...
Ее голос обеспокоен, но она думает, что это старушка ТАРДИС опять занесла нас не туда. Любительница подурачиться. Ясмин понятия не имеет, что это может означать, что это означает, потому что я загривком чувствую, что что-то не то. И первое, что я ощущаю в связи с этим - усталость.
Это чувство преследует меня еще с Флюкса, со всего, что... со всего, что он под собой хранил. С Тектеюн, с часов, которые лежат глубоко в ТАРДИС, так глубоко, что я н найду их, если не захочу. А я не хочу. Но даже несмотря на это, все произошедшее давит невидимым грузом, и я чувствую себя бесконечно уставшим. Бесконечно - примерно столько, сколько длится моя настоящая жизнь.
- Что? Нет-нет-нет, не может быть! Мы точно попали куда надо, - я подскакиваю и подбегаю к Яз, чтобы удостовериться своими глазами, что действительно ничего, просто голый осколок камня, никакого терраформирования, никакого поселения. Ничего. - Не может быть. Она должна быть здесь! Что-то не так.
Что-то не так, и очень серьезно, и, кажется, это касается всего таймлайна и всей истории человеческой расы - я хватаю руку Яз, когда она пытается выйти, и затаскиваю обратно в консольную. Несколько прыжков назад во времени и пространстве под напуганные вопросы Ясмин и мои собственные суматошные ответы - ответы, призванные уменьшить ее панику, но с этим я, кажется, не справилась. Каждый раз за дверью - пустота, тишина. До тех пор, пока я не добираюсь до Земли, а там...
Там нас ждет неприятный сюрприз. Земля больше похожа на Модас, сплошь кибермены, и это выбивает из меня дух. Мы стоим на пороге ТАРДИС, растерянно вглядываясь в толпы марширующих киберменов, и я как будто знаю, откуда это взялось. Как будто еще не мозгом, но подсознанием понимаю, кто этому виной.
- Нам надо что-то с этим делать? Найти, откуда все это началось, устранить то, что помешало истории развиваться как надо, - неуверенно подает голос Ясмин, и я взмахиваю руками.
- Да. Надо. Именно этим я и занимаюсь. Надо найти точку расхождения, но Яз, тебе нельзя со мной идти. История затронула события до твоего рождения, а это значит, что ты можешь существовать только в пределах ТАРДИС. Ты - парадокс, но она защитит тебя, пока я со всем не разберусь.
- Я не оставлю тебя одну!
- Ты меня слышала? - меньшее, что мне сейчас нужно, это препирательства, но как же она упряма! Как и большинство из них, да, но голос разума все больше затеняется в ней... тем, о чем я не хочу думать. - Выйдешь за эти двери - и перестанешь существовать, выйдешь за эти двери - и я не смогу тебя найти! А если даже у меня получится все исправить, я и не буду тебя искать. Если ты меня не послушаешь.
Это жестоко, но это срабатывает. Яз замолкает и уходит вглубь ТАРДИС, оставляя меня наедине с консолью и колотящимися сердцами.
И, когда я нахожу виновника торжества, я ни капли не удивлена.
- Что ты натворил, - зло прошипела я, подходя к Мастеру. - Это была очередная попытка привлечь внимание? Думаешь, я не остановлю тебя?

пустая могила - это давно уже не то, что может удивить брюса.
пустая могила скорее признак того, что в будущем случится нечто неприятное, но никак не причина для шокированного недоумения, с которым марта кент врывается в его ночь телефонным звонком. но ее можно понять - она мать, а не держащий в страхе целый город мужик в костюме летучей мыши, к которому так и липнут неприятности в виде воскресших близких.
[indent] [брюс не был против воскрешения тодда. и не то чтобы брюс был против воскрешения супермена. но исходя из прошлого опыта...]

он воскрес. совершенно точно. самостоятельно выбрался из могилы и пропал. брюсу оставалось только надеяться на то, что кларк кент не нашел какую-нибудь из ям лазаря и не принял ее за подходящее для купания место. судя по тому, сколько прошло времени после опустения могилы, это было маловероятно, но бэтмен готов к худшему.
когда брюс появился на кладбище, чтоб осмотреть могилу, он уже отставал на пару месяцев. марта кент была на могиле глубокой осенью, в день годовщины смерти сына, и могила была цела; брюс появился там в середине зимы и земля, вытолканная из глубины и завалившаяся внутрь, а никак не выкопанная третьим лицом, уже прибилась осадками и была скорее похожа на огромную кротовую горку. почему этого не заметили сразу? - брюс огляделся. могилы джозефа и кларка кента были в некотором отдалении от остальных и, вероятно, их редко кто навещал. марта давно уже жила в метрополисе, отказываясь принять помощь от уэйна и выкупить ферму. но это не остановило брюса от того, чтоб зарезервировать ее и держать для себя. на всякий случай.

бэтмен искал супермена почти три месяца. с самого момента воскрешения прошло не больше шести месяцев. ему не за что было зацепиться. возможно, кларк покинул планету давным-давно. возможно, его перехватил кто-то и держит в заточении. возможно, криптонец просто не хочет, чтоб его нашли. в последнее брюс не хотел верить: кларк кент не мог бы поступить так со своей матерью. она значила для него больше, чем собственная жизнь, - он непременно вышел бы с ней на связь.
хотя... с чего брюсу быть в этом уверенным? он вообще не знает этого кента. видел один раз на приеме у лютора, а после сталкивался лишь с суперменом. нет, он совершено не знает его, но отчего-то верит, что этот пришелец образчик всех благородных человеческих качеств.
[indent] [как может измениться мнение благодаря одному лишь жертвенному поступку, удивительно]

определенно, брюс хотел бы, чтоб супермен был жив. его вклад в лигу справедливости был бы неоценим. но эта тишина, нависшая неизвестностью над миром, уэйна напрягала. чем дольше от криптонца не было вестей, тем тревожнее брюсу виделось будущее. невольно в его утвержденный план кошмаров стал возвращаться позабытый. тот, где трудно дышится желтым воздухом. где бэтмен уже безжалостно убивает, чтобы противостоять супермену, которого что-то изменило. брюс думал, что лоис лейн - ключ к этой загадке, но даже рядом с ней не появлялся оживший кларк кент. теперь бэтмен ставил под сомнение важность журналистки. впрочем наблюдению, которое он установил за лейн, могли бы позавидовать самые именитые и публичные персоны мира.
и ничего. пустота. молчание. ноль.

он заметно расширил свои способы поиска. заметно расширил сеть. написал программу, которая искала хотя бы шестидесятипятипроцентное совпадение внешности по всем камерам наружного наблюдения. все видеозаписи, что как-то попадали в сеть, обрабатывались бэт-компьютером и нагрузка была такая, что даже он перегревался. бесконечный поток совпадений после приходилось просматривать лично, поэтому у брюса в принципе не стало свободного времени и лишнего часа сна. зато сам он стал злой как черт - любой из тех, кто попал за решетку благодаря бэтмену в последние месяцы, отмечал, что летучая мышь ожесточилась.
еще одна программа собирала информацию с новостей, в которых фигурировали помимо прочих слова «чудо», «необычное», «происшествие», «катастрофа», «спасение» - их брюс тоже просматривал лично. столько сил и времени он не выделял на поиски металюдей после смерти супермена, а зря. около пятнадцати подростков и взрослых, обладающих какой-то силой, были найдены и переданы в лигу на дальнейшую разработку.
но кларка не было. брюс щелкал тысячами терабайтов фото и видео, отставал от сбора данных на месяц, но не отпускал руки.
он должен был найти супермена. это вопрос принципа.
и он нашел.

это был коротенький ролик из инстаграма какой-то девушки, собравший около пятидесяти лайков. видео было паршивого качества, снятое в темном помещении. девушка снимала издалека и приближение давало еще более нечеткую картинку, но тем не менее поисковая программа уцепилась за лицо мужчины. «вы только посмотрите, какой красавчик работает в этом захолустье, девочки! если бы не мои предки, ждущие в машине, я бы уже прыгнула на него и уехала куда-нибудь на седьмое небо, а не в канаду!» - хихикающая аудиодорожка не заставила бэтмена улыбнуться ни разу за те пятнадцать просмотров, что он сделал, прежде чем решить проверить все лично.

видео было снято месяц назад. локация - у черта на рогах, в каком-то захудалом баре недалеко от канадской границы. совпадение с лицом кларка кента - на семьдесят семь процентов. но брюсу впервые за несколько недель показалось, что это действительно мог быть он. какой это уже случай по счету? восьмой? когда он срывается из готэма, ведомый долбаной надеждой, что в этот раз он действительно нашел.

- привет. не найдется кофе? - бар, забегаловка, придорожный отель - три в одном. по ту сторону стойки, между брюсом и бутылками выпивки сомнительного производства, стоит крупногабаритный мужчина лет тридцати пяти. брюс уже точно знает, что это кларк кент, хотя все называют бармена джоном. он живет недалеко отсюда один уже несколько месяцев. документов нет, есть только глаза, в которых никто не может найти повода сомневаться в этом человеке. ему верят - брюс понял это, изучив свою цель.
в этом месте он второй день. машина сломалась, а запчасть на эту дорогую громадину не так просто найти в глубинке, поэтому он ждет, почти весь день проводя за дальним столиком в компании ноутбука. то, что на его дисплее брюса интересует мало - все время он наблюдает за Джоном, делая это по-бэтменовски виртуозно незаметно.
несколько раз он ловит на себе взгляд джона, но в нем нет ни капли узнавания. это могло бы объяснить многие вещи. но лучше сначала поговорить с ним.
- надеюсь, он не такой паршивый, как матрас в моем номере, - ввязывает в разговор джона, прилагая все усилия, чтобы не выглядеть очень по-брюсовски: напряженно, сосредоточенно и равнодушно к окружающим. он мог бы улыбнуться, но слишком устал.

брюс охуеть как устал за эти месяцы, но все же он смог найти супермена.

все мои стихи — угловатый крик,
что застрял внутри примитивных слов.
не хватает всех, ведь один твой смех
станет пищей для моих сладких снов.
в пабе до непривычного шумно — в висках стучит и антонин задумывается, что стоит все же почаще вылезать из той дыры, а еще чаще — взаимодействовать с миром не путем насилия и зеленых вспышек, не закапываясь в многочисленных отчетах их шпионов, заточая себя в четырех стенах.  малфой напротив на молчание собеседника глаза закатывает и долохов невольно цокает — годы идут, а этот мужчина совершенно не меняется. он бы находил в этом долю умиротворения — абраксас — единственное, что осталось от давно разрушенного прошлого, они встречаются в этом пабе из года в год, аккурат день в день, даже оказавшись втянутыми в гораздо большее, чем просто детские забавы. антонин курит за столом, глядя в окно, а рядом с ним словно и не человек — статный, замерзший, как статуя, постоянный в своих привязанностях потомок высших эльфов — раньше от чужой неземной красоты кружилась голова, ныне там, где было сердце, выжжена скорбь по давно ушедшему, ныне чужая безмятежность вызывает лишь глухое раздражение. и так легко представить, что происходит у абраксаса в голове — как статично перещелкиваются мысли подобно вспышкам фотоаппаратов, ловящими десятки кадров или же наоборот, подобно пленке все медленно проматывается к назначенной секунде. если лорд малфой — потомок высших эльфов, князь долохов — пресытившийся лев, отлично знающий, где под лапами земля топкая, зыбкая, а потому речь первым не заводит. за оконным витражом разливаются дождливые сумерки, от чего блики пламени в свечах кажутся маслянистыми, разбиваясь о поверхность деревянных столов, о бока пустующих стаканов. им приносят скотч — столь дешевый, столь дерьмовый, что даже во времена ушедшей юности они никогда не позволили бы себе пригубить нечто столько поганое. ныне их встречи сопровождает лишь эта убогая обстановка, да тишина в большинстве случаев, прерываемая лишь чужими разговорами. абраксасу тяжело отпустить прошлое, также, как и антонину, все еще слепо цеплявшемуся за несостоявшееся подобие счастья. малфой его стремлений больше не понимает, не разделяет, малфой его боится и долохов чувствует это, как гончая кровь во время охоты. они оба знают, что каждый из них хочет сказать, ведь все уж было произнесено давным давно — так почему из года в год, аккурат день в день, их тянет в этот проклятый паб, смотреть в пустые глаза друг друга?

- так странно, столько времени прошло, а постарел из нас двоих лишь я, - наконец нарушает воцарившееся молчание мужчина, затягиваясь и щуря глаза — как делает всегда, выстраивая очередную стену между ними. и объяснять не нужно ничего — среди них больше нет волшебников, мечтавших о возрождении былого величия семей, мечтавших о благородном и торжественном возвращении в мир, подобно чертовому фениксу, восставшему из самого пепла. пожиратель вскользь окидывает посетителей, по привычке, еще со времен работы, проверяя, не грозит ли опасность, хотя единственный, кто мог бы причинить мало мальский вред — как ребенок фыркает на дешевое пойло — единственное, что антонин мог ему дать.

- а я все думаю, что тебе следовало бы сменить сферу деятельности. лорд малфой, бегающий по катакомбам - с удовольствием понаблюдал бы за таким зрелищем, - в глазах антонина мелькает ореховый, янтарный блеск — почти озорной, напоминающий о годах задолго до расцвета теперешнего львиного величия и постыдной нищеты.

- насколько я знаю, слухи об отставке министра до сих пор ходят, так что где-то ты, малфой, все же разводишь пираний. или акул. можешь даже не отнекиваться, - добавляет долохов под тихий смешок, невольно вспоминая времена, когда несмотря на все богатство рода у них все также не было ничего — за спиной пустота и отцовские упреки, а перед лицом — такой же друг-подросток, товарищ по забавам и мечтатель с теми же стремлениями — свалить из этой гребаной, насквозь прогнившей страны, чтобы раскрыть черные крылья. эпохи меняют друг друга, но антонин дотошно помнит каждый момент, проведенный с этим человеком. воспоминания эти подобны смертельному яду, что отравляют носителя, выжигают на костях песнь о смертельной тоске — «не вспоминай» шепчет внутренний голос, но раз за разом дворец из цветных стекол заставляет оборачиваться, раня красочными осколками, впивающимися где-то за сердцем.   отбрасывая в сторону докуренную сигарету, антонин хмыкает, делает глоток скотча и даже не морщится, хотя во рту словно гоблин нассал.

- так странно, что мы все еще встречаемся здесь. хотя гораздо занятнее то, почему сюда приходишь ты, - их общая история впечатляла: свершенными глупостями, своим бессердечием и до странного родной наивностью — о чем еще могли мыслить мальчишки лет шестнадцати, когда в голове гуляет ветер, а в задницу стреляет беспощадный купидон? если бы у антонина еще хватало сил, он бы рассмеялся над тогдашней беспечностью — своей и чужой, но ныне им остался лишь поганый скотч и табуретки, которые под весом туши вот-вот сломаются, натужно скрипя. с момента их расставания и до сегодняшнего дня казалось, что реальность так и не встала на свое место. мужчина напротив в обстановку не вписывается — изящно покачивает ногой в остроносом ботинке, поглядывает на карманные часы, словно и ждет момента уйти, но на деле — о, антонин знает, чего хочет малфой. он мог бы дать ему это, мог бы подпустить его ближе и создать прелестную иллюзию, хотя бы из уважения к их общему прошлому — но вместо этого безжалостно топчет тлеющие угольки, не делая ни шага навстречу. из года в год, аккурат день в день.

сейчас абраксас наверняка встанет и потащит его в место поудачнее, в котором закажет кьянти, смахивая с мантии бусины попавших дождевых капель. запутается рукой в светлых волосах, аккуратно уложенных, как и всегда, изогнет губы в сухой улыбке и заведет обычную, совершенно отстраненную светскую беседу, от которой антонин предпочтет сбежать почти сразу, а может и только через час. после этого они разойдутся, словно ничего не было, будто бы весь благородный облик лорда малфоев не пропах дешевым табаком и пойлом. антонин снова вскочит на баррикады, ведя за собой проливать кровь, а абраксас вновь будет щеголять в светском обществе, сверкая подобно самому прекрасному бриллианту, но и он и антонин знают.. на их сердцах уж слишком долго копится пыль.

Альбедо не любил посещать бары: как и любые людные места, они быстро утомляли его, а если они ещё и были закрытыми, с накопленным густым запахом человеческих тел и глоток, витающим под крышей, то они автоматически сдвигались всё ниже и ниже по шкале его предпочтения. Более того, он мог употреблять алкоголь, но не мог опьянеть: его создательница пыталась создать не просто искусственную жизнь, но усовершенствованную. Ей было мало играть в богов, она хотела улучшить их работу — и ей это удалось.

Альбедо, проведя время в городе вина и песен, даже не жалел, что не может опьянеть. Алкоголь отуплял чувства и медленно, но верно убивал мозг. С первыми у него и так была проблема,а вторым он не был готов пожертвовать даже ради развития и поддержания таких хлопотных социальных связей. Он никогда не считал себя полноценной частью Мондштадта, и было бессмысленно надеяться, что он когда-то ей станет. До тех пор, пока Город Свободы давал ему всё необходимое, Альбедо отплачивал ему тем же и даже большим.

Тем не менее, сейчас алхимик смотрел на лицо человека напротив, опустив протянутую ладонь без какой-либо видимой и невидимой неловкости, и целую долгую секунду испытывал сожаление, что считал посещение баров глупой тратой драгоценного времени. Альбедо был внимательным и ничто не принимал, как должное. Он ставил под сомнение всё, чему не имел рационального объяснения: это был его главный принцип действий и жизни как учёного, алхимика, капитана следственной группы, наконец.

Он уже видел такую форму зрачка, относительно недавно и на женском лице, однако он ни с чем не перепутает её. Метка такой же формы украшала его шею, которой он рассеянно коснулся, прежде чем сдвинуть ладонь к подбородку, задумчиво обхватывая свой локоть другой рукой. Альбедо был уверен, что никто не заметил этого очевидного (для него) признака принадлежности к павшей безбожной нации: люди в Мондштадте были на удивление слепы, даже когда были трезвыми. Никто не задавал вопросов, никто не задерживался взглядом на неестественном зрачке капитана кавалерии или ярко-желтой звезде на шее главного алхимика.

Но Альбедо это дало некоторую надежду. Если Кэйя выжил и даже жил в Городе Свободы так спокойно, всю жизнь, если алхимик правильно помнил, значит, и его наставница могла выжить одна. Значит, у них ещё был шанс встретиться.

Всё это пронеслось в голове гомункула за то время, что хмельной капитан напротив приглашал его остаться. Альбедо чуть прищурился: ему будет очень интересно пообщаться с Кэйей, но позже. Капитан никуда не денется, и алхимик сможет получше подготовиться к разговору с ним. Сейчас неизвестный вор стоял выше на приоритетной лестнице, чем оказавшийся из Каэнри’ах коллега.

— Вот как? Что ж, рад за Вас, — всё так же спокойно и ровно произнёс гомункул, не улыбаясь более, но лишь потому, что он был задумчив. — Спасибо за щедрое приглашение, но, боюсь, мне придётся отказаться. Есть кое-что, что я ещё должен проверить. Не смею больше прерывать Ваш отдых, сэр Кэйя. Надеюсь, в следующий раз Вы позволите мне угостить Вас.

Альбедо всё же улыбнулся, и склонил вежливо голову, разворачиваясь и выходя из бара, направляясь к главным воротам и пересекая мост, но затем остановился. Осмотревшись, алхимик стянул перчатку, коснулся своего Глаза Бога и закрыл глаза, концентрируясь. Искать обычные улики было уже бесполезно: прошло слишком много времени. Следовательно, он обязан был попытаться найти хотя бы какие-то невидимые обычному человеку следы самозванца. Если на нём или на вещах, которые он нёс, были хотя бы отголоски элементальной энергии, Альбедо увидел бы их.

Элементальное зрение, доступное ему, по общему мнению, как и всякому аллогену, на деле было выведено матерью. Она не рассчитывала на то, что её творение будет иметь амбиции достаточно сильные, чтобы быть признанным богами, уничтожившими её родину и большинство «детей», поэтому наделила его талантом, который имела сама. Дарование ему таланта манипуляции Гео было злой иронией, но всё же только послужило усилению его зрения.

Алхимик открыл глаза, держа ладонь на неярко светящемся Глазе Бога, позволяя глазам секунду-другую привыкнуть к ярким и не очень цветам, которыми внезапно окрасилась ночь. Дендро от растений и остатков разрушенной телеги неподалёку, следы Анемо от шевелящего его волосы ветерка, догорающее Пиро — кто-то здесь сражался, и ещё сотни следов, мазков, точек и линий, оставленных живыми существами. Альбедо терпеливо осмотрел всё, что показалось ему хотя бы отдалённо интересным, покружил по местности, не отнимая руку от Глаза Бога, но в конце концов наткнулся лишь на то, что посчитал отголосками собственной искусственной энергии.

Крайдепринц разочарованно вздохнул, хмурясь и ненадолго закрывая глаза, возвращаясь после к обычному зрению, и наконец оглянулся. Бесплодные поиски привели его к развилке дороги за Спрингвейлом: прямо лежало ущелье, ведущее к винокурне, а к югу - обход, огибающий опасное место и поднимающийся так же к «Рассвету». Дальше дороги сливались и прерывались у озера рядом с виноградниками, откуда по побережью можно добраться до Ущелья Спящего Дракона и начать восхождение на Драконий Хребет. Слишком много территории. Даже если по невероятному совпадению обстоятельств и удачи самозванец ушёл на гору, найти его там ночью будет невозможно. Не говоря уже о том, что настолько очевидно подставляться алхимик пока не собирался.

Альбедо покачал головой, вздыхая, и поправил почти пустую сумку на плече. Нужно вернуться в Монд, принять душ, что-то поесть, переодеться в чистое, наконец. Вора он уже давно упустил и достаточно повеселил невольную компанию, бегая кругами, как курица без головы, сжимая Глаз на шее. Придется сказать Джин, чтобы достала ему копии поручений, соврать, что потерял их в бою с хиличурлами.

Но Бездна его побери, он не любил свидетелей своих ошибок.

— Вы заблудились, сэр Кэйя? — пассивно-саркастично заметил Альбедо, складывая руки на груди. Крио Глаз Бога был таким ослепляюще-белым пятном на картине, нарисованной гомункулу Элементальным зрением, что он должен был быть слепым, чтобы не заметить. Хотя обычным глазом каэнрийца было не заметно, и двигался он на удивление бесшумно, в этом ему не откажешь.